2020/10/08 20:46:49

Миссия Адальберта

.

Содержание

Основная статья: История России

Причины отправки русского посольства в Германию

Летом или осенью 959 года, то есть на следующий год после разрыва отношений с императором Византии Константином Багрянородным, княгиня направила послов в Германию к королю Отгону, которого просила ни больше ни меньше как об учреждении епископии в своей стране.

Об этом в 60-е или 70-е годы X века, то есть по горячим следам событий, писал автор продолжения Хроники Регинона Прюмского. Этот источник представляется исключительно ценным для истории Руси времени правления княгини Ольги — пожалуй, сопоставимым по своей значимости с сочинениями императора Константина Багрянородного. И дело не только в том, что он принадлежит современнику событий. По единодушному убеждению исследователей, Продолжателем Регинона был известный деятель немецкой церкви Адальберт, архиепископ Магдебургский, — тот самый миссионер, который побывал в Киеве и лично общался с княгиней Ольгой.

Под 959 годом в его Хронике помещено следующее известие: «Послы Елены, королевы ругов, крестившейся в Константинополе при императоре константинопольском Романе, явившись к королю (Отгону I), притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить их народу епископа и священников»Как с помощью EvaProject и EvaWiki построить прозрачную бесшовную среду для успешной работы крупного холдинга 2.4 т

Речь шла о намерении Ольги крестить свою страну. Для этого и необходимы были священники и епископ, который мог бы рукополагать их, — иными словами, церковная организация, включенная в существующие структуры Вселенской церкви. Создать такую организацию в рамках Константинопольского патриархата Ольге по каким-то причинам не удалось — и теперь она обратилась с теми же намерениями к правителю Запада.

Надо сказать, что посольство Ольги к Оттону вызвало немалые затруднения у отечественных историков. Иные из них прямо или косвенно пытались «защитить» Ольгу от обвинений в поступке неблаговидном, с точки зрения современного православия или упрощенно понимаемого патриотизма, и потому представляли известие Продолжателя Регинона как заведомую фальсификацию, ложь, или же как свидетельство чрезмерного религиозного рвения немецкого хрониста-миссионера и его покровителей, приписавших русским послам вовсе не то, о чем они в действительности просили. Более того, было высказано предположение, будто к Оттону вообще прибыли какие-то авантюристы, которые лишь выдавали себя за послов «королевы Елены», но на деле таковыми не являлись (так, например, полагал выдающийся русский историк Сергей Михайлович Соловьев).

Между тем в истории Восточной и Центральной Европы посольство Ольги не выглядит чем-то из ряда вон выходящим. К середине X века раскол между Западной и Восточной церквями еще не произошел. Не было ни взаимной анафемы, ни прекращения канонического общения, и противоречия носили в большей степени политический, а не конфессиональный характер. Соответственно, нет никаких оснований видеть во всем произошедшем происки или тем более фальсификацию немцев, равно как и рассматривать посольство Ольги как мнимое отступление от православия и уклон в сторону католичества (а такие попытки тоже предпринимались, преимущественно в западной историографии). Такие представления основываются на реалиях значительно более поздней эпохи, ознаменовавшейся схизмой 1054 года и последующим противостоянием Константинополя и Рима. Переносить их на времена Ольги было бы ошибкой.

Колебания между двумя главными центрами христианства для этого времени — скорее закономерность, нежели исключение из правил. Так, крестивший свою страну болгарский царь Борис в 60-е годы IX века дважды кардинально менял церковно-политическую ориентацию, то изгоняя из страны греческих священников и признавая главенство римского престола, то вновь возвращаясь в лоно Византийской церкви и, соответственно, изгоняя из Болгарии священников-латинян. Примерно в те же годы моравский князь Ростислав обратился к константинопольскому императору с просьбой прислать к нему проповедников, хотя в Моравии уже действовали миссионеры «от немец». Примечательно, что прибывшие из Константинополя просветители славян Константин (Кирилл) и Мефодий признавали верховенство римского престола и добивались открытия Моравской епархии под юрисдикцией Рима. И киевский летописец, рассказывая о миссии святых братьев к моравам, не преминул с одобрением отметить, что «папеж» римский поддержал их и осудил их противников, тех, «кто ропщет на книги славянские». Приведены в летописи и слова папы как высшего церковного авторитета, в данном случае признаваемого таковым и на Руси: «Аше кто хулит славянскую грамоту, да будет отлучен от церкви, пока не исправится».

Такие же колебания между Константинополем и Римом уже в X веке мы видим и в истории христианизации Венгрии. Греческая епархия просуществовала здесь вплоть до XI столетия, хотя венгерские князья в конечном счете выбрали крещение от латинян. Да и в истории обращения святого князя Владимира, внука Ольги, латинские проповедники также сыграли не последнюю роль.

Причины, которые вынуждали правителей «варварских» стран лавировать между Старым и Новым Римом, могли быть различными. В одних случаях ими, наверное, двигали политический расчет, желание воспользоваться противоречиями между двумя христианскими столицами, дабы получить ощутимые политические или материальные выгоды, подороже «продать» свое согласие на смену веры. В других — какие-то нюансы в толковании христианских норм, разные подходы к обращению язычников. Современные исследователи отмечают, что Византийская церковь уделяла гораздо меньше внимания миссионерству как таковому по сравнению с Западной и была куда менее поворотлива и настойчива в этом вопросе. Повышенные требования, которые греки предъявляли к новообращенным, зачастую отталкивали от них недавних язычников, и этим не без успеха пользовались латинские миссионеры. Так было в Болгарии при царе Борисе, так было и в Великой Моравии при преемниках Ростислава, изгнавших из страны учеников святого Мефодия.

В деле возможного обращения Руси при княгине Ольге правящие круги Империи также не проявили должной заинтересованности, хотя ситуация весьма благоприятствовала им. Высокомерное отношение к «варварам», убежденность в том, что из них все равно не получится «настоящих» христиан, пронизывали все слои византийского общества, начиная с императора. И можно думать, что отказ от учреждения русской епископии отчасти стал следствием такого именно взгляда. Впрочем, и сама Ольга могла предъявлять какие-то неприемлемые требования к светским и церковным властям Империи. Ее могло, например, не устроить то, что предлагали царь и патриарх: приниженное, зависимое положение гипотетической русской епархии, подчиненной одной из провинциальных греческих митрополий. Правительница, что называется, до мозга костей, Ольга, несомненно, тоже искала наиболее выгодные условия вхождения своей страны в семью христианских народов. При этом держава Отгонов, в ее представлении, обладала не только политическим, но и церковным авторитетом — если и меньшим, чем Константинопольская империя со вселенским патриархом, то во всяком случае достаточным для того, чтобы способствовать христианскому просвещению ее страны. Другое дело, что король вряд ли мог предложить ей что-то принципиально иное, нежели церковные власти Константинополя.

Посольство Ольги, несомненно, должно было заинтересовать германского короля. Недаром названный Великим, Оттон I приложил много усилий для пропаганды христианства среди соседних с Германией «варварских», то есть прежде всего славянских, племен. Примечательно, что известие о русском посольстве в Хронике Продолжателя Регинона оказалось в окружении известий о походах короля против полабских славян — вагров, ободритов, ротарей и других. Первая большая немецко-славянская война длилась несколько лет — с середины 950-х до начала 960-х годов — и отличалась крайним ожесточением. В своей восточной политике Отгон с самого начала сделал ставку не только на меч, но и на крест, понимая то и другое как два неотъемлемых атрибута утверждения своей власти и стремясь к насильственному истреблению язычества и насаждению христианства в славянских землях. Еще в 948 году по его инициативе были учреждены две епископии — в Хафельберге и Бранденбурге — специально для проповеди христианства среди язычников-славян. С середины 950-х годов едва ли не главным делом своей жизни Отгон считал открытие архиепископской кафедры в Магдебурге — городе на Эльбе (Лабе), немецко-славянском пограничье, — также исключительно для того, чтобы привести «соседний народ славян к почитанию христианской веры». (Магдебургское архиепископство было открыто только в 968 году, но на то имелись свои внутренние причины, никак не связанные с успехами восточной политики Отгона.)

Стоит сказать о том, что еще в 955 году король получил официальное разрешение тогдашнего папы Агапита II «устраивать епископии так, как ему заблагорассудится». Возможность учреждения еще одной миссийной епархии — даже принимая во внимание удаленность Киевского государства от Германии — должна была восприниматься им как новый шаг на пути к всеобщему торжеству христианства, то есть к исполнению своей миссии, как он ее понимал.

После выдающейся победы над венграми летом 955 года Оттон I приобрел славу великого защитника христианства и безусловно первого среди монархов Запада. С этого времени его почти официально стали именовать императором, хотя до коронации в Риме оставалось еще несколько лет. Ольга не единственной среди правителей европейских стран направляла к нему своих послов. «Приобретший благодаря многократным победам славу и известность», Оттон «стал вызывать страх и вместе с тем благосклонность к себе многих королей и народов, — писал младший современник и биограф императора немецкий хронист Видукинд Корвейский. — Ему приходилось поэтому принимать различных послов, а именно от римлян, греков и сарацин, и получать через них дары разного рода… и окрестные христиане все возлагали на него свои дела и чаяния». Вот и Ольга решила обратиться со своими «чаяниями» к германскому королю — уже почти императору, — надеясь добиться от него того, что так и не смогла получить в Царьграде.

Встреча послов с Отгоном I, назначение монаха Либуция епископом для Руси и его смерть до отъезда

Русские послы встретились с Отгоном осенью или в начале зимы 959 года — кажется, не ранее октября—ноября, но во всяком случае, еще до наступления Рождества (25 декабря). Это произошло в одной из королевских резиденций — скорее всего, во Франкфурте на Майне, где король встречал Рождество 959 года. «Радушно приняв» послов русской княгини, король «с великой радостью согласился на их просьбу», — записывал позднее саксонский хронист.

Там же, во Франкфурте, состоялось и поставление епископа «для народа ругов». Им стал некий Либуций, монах из обители Святого Альбана близ Майнца. Этот монастырь был особенно дорог королю Отгону, который не оставлял его своими заботами и вниманием: всего двумя годами раньше здесь был погребен его старший сын Лиудольф, скончавшийся в Италии.

Аббатом монастыря Святого Альбана считался архиепископ Майнцский Вильгельм — между прочим, тоже сын Отгона I, только внебрачный. Правда, Вильгельм находился в определенной оппозиции отцу, и именно по церковно-политическим вопросам (он возражал против планов учреждения Магдебургского архиепископства, видя в этом ущемление своих интересов). Как он отнесся к назначению одного из своих монахов епископом «ругов», неизвестно. Во всяком случае, рукополагал Либуция не он, а архиепископ Гамбургский и Бременский Адальдаг — также человек очень влиятельный в церковных кругах, один из ближайших советников короля, постоянно пребывавший при его дворе.

В делах миссионерских Адальдаг проявлял особое рвение. В отличие от Вильгельма, он всецело поддерживал усилия короля по насаждению христианства среди «варваров»: именно в те годы, когда Адальдаг возглавлял кафедру в Гамбурге, были открыты три епархии, предназначенные для язычников-данов. Адальдаг считался викарием папы в странах Северной Европы; он был наделен особым правом назначать по своему усмотрению, без согласования с папой, епископов не только для Дании, но и для других «северных» народов. Надо полагать, что это право и было реализовано им и королем Отгоном во Франкфурте.

Однако Либуций задержался в Германии более чем на год. Чем это было вызвано, мы не знаем. Автор Хроники выразился по этому поводу весьма туманно: поездке Либуция на Русь «помешали какие-то задержки». Возможно, новопоставленный епископ страшился далекого и опасного путешествия в неведомую и дикую страну, населенную, по слухам, народом «грубым, свирепым видом и неукротимым сердцем», и сам искал повод для того, чтобы повременить с отъездом; возможно, вмешалась политика, какие-то неведомые нам высшие интересы Оттона Великого, заставившие его придержать прелата на родине. Но очень может быть, что все объяснялось проще: вскоре после поставления Либуций заболел, и это не дало ему возможности отправиться в путь. Через год с небольшим, 15 февраля 961 года, он скончался, и существовавшая лишь в проекте «русская» миссийная кафедра оказалась вакантной.

Адальберт расстроен своим назначением главой миссии на Русь

Вскоре был найден новый кандидат. Им, «по совету и ходатайству» архиепископа Вильгельма Майнцского (к этому времени уже примирившегося с отцом), стал тот самый Адальберт, который признается автором продолжения Хроники Регинона. Следовательно, весь дальнейший рассказ о судьбе латинской миссии на Русь принадлежит главному действующему лицу развертывавшихся событий.

Назначение на Русь было воспринято Адальбертом с явной обидой, которую он даже не пытался скрыть. «Хотя Адальберт и ждал от архиепископа лучшего и ничем никогда перед ним не провинился, — писал он о себе в третьем лице, — он должен был отправляться на чужбину». Впрочем, новопоставленный епископ получил полную поддержку со стороны короля Оттона, и это, несомненно, отчасти утешило его. Материальное обеспечение миссии также оказалось на высоте, что Адальберт не преминул отметить. «С почестями назначив его епископом народу ругов, — продолжает он, — благочестивейший король, по обыкновенному своему милосердию, снабдил его всем, в чем тот нуждался».

Как полагают, Адальберт происходил из знатного саксонского рода и в 50-е годы X века служил в качестве нотария (писца) в канцелярии короля Оттона I. Около этого времени он стал монахом старейшего в Германии монастыря Святого Максимина в Трире. Этот монастырь отличался особой строгостью жизни и неукоснительным соблюдением всех предписаний устава святого Бенедикта Нурсийского. Источники говорят об Адальберте как о муже «высокой святости», однако насколько эти качества проявились во время его путешествия на Русь, неизвестно. Он был, несомненно, человеком весьма начитанным, высокообразованным, книжным.

После своего возвращения из Руси в 962 году он вновь окажется в составе придворной капеллы, на этот раз короля Отгона II, сына и соправителя Отгона Великого. В начале 966 года Адальберт получит под свое начало Вайсенбургское аббатство (в междуречье Рейна и Мозеля), а осенью 967 года будет сопровождать Отгона II в Италию. Здесь в октябре 968 года произойдет его назначение первым архиепископом Магдебургским, и эту кафедру он будет занимать до самой своей смерти 20 июня 981 года.

Провал миссии

Когда Адальберт выехал на Русь, мы опять-таки точно не знаем. Похоже, что он присутствовал в мае того же 961 года на съездах германской знати в Вормсе и Аахене, где германским королем и соправителем отца был провозглашен юный Отгон II (сообщения об этих съездах читаются в Хронике сразу же за известием о рукоположении Адальберта). Вскоре после этого Отгон Великий отправился в Италию — за императорской короной, которой и был увенчан в Риме 2 февраля 962 года. Восточные дела на время отошли для него на второй план. Возможно, это обстоятельство неблагоприятно сказалось на судьбе Адальберта, который не мог рассчитывать на внимание и поддержку как самого короля, так и его канцелярии.

Путь Адальберта лежал через чешские земли. Известно, что по дороге на Русь он побывал в Либице, столице Зличанского княжества (в Средней Чехии), где совершил обряд конфирмации над сыном местного князя Славника Войтехом, которому дал свое имя. (Впоследствии Адальберт-Войтех станет епископом Пражским и одним из почитаемых католических святых.) Вероятно, Адальберт воспользовался хорошо известным торговым маршрутом на Русь — через Регенсбург, Прагу, Краков (также принадлежавший в то время Чехии) и «Червенские грады» (Волынь). К осени 961 года он и его спутники должны были достигнуть Киева.

К великому огорчению историков, Адальберт ничего не сообщает о своем пребывании в столице Руси. Из его Хроники известно лишь о результатах поездки — а они оказались плачевными. Латинская миссия на Русь завершилась крахом. Уже зимой или в начале весны следующего, 962 года ему и его спутникам пришлось спешно покинуть Киев. «Адальберт, назначенный епископом к ругам, вернулся, не сумев преуспеть ни в чем из того, чего ради он был послан, и убедившись в тщетности своих усилий», — пишет он сам о себе. Больше того, «на обратном пути некоторые из его спутников были убиты, сам же он, после больших лишений, едва спасся».

Где были убиты его спутники и где сам он подвергся смертельной опасности — на Руси или уже за ее пределами, на пути на родину, — из его Хроники неясно. Дополнительные подробности случившегося приведены в более поздних немецких источниках, и их авторы уже однозначно обвиняют во всем руссов.

«Упомянутый епископ едва избежал смертельной опасности от их происков», — говорится о возвращении Адальберта в так называемых Альтайхских и Кведлинбургских анналах. «Трирский монах Адальберт, священник известный и во всех отношениях испытанный», был назначен епископом Руси, но «изгнан оттуда язычниками», — вполне определенно писал немецкий хронист Титмар Мерзебургский († 1018), весьма осведомленный в русских делах. А в «Деяниях магдебургских архиепископов» (середина XII века) читаем: «Адальберт, муж славный и заслуженный… некогда… был поставлен епископом и послан проповедником к ругам, но ожесточенный народ, свирепый видом и неукротимый сердцем, изгнал его из своих пределов, презрев благовествовавшего Евангелие мира».

Позднее, составляя Хронику, Адальберт постарался представить дело так, будто вся затея с устроением «русской епархии» с самого начала была не более чем обманом со стороны «ругов», чьи послы сознательно заманивали его в ловушку, действовали «притворно, как выяснилось впоследствии» (или, как выразился автор Хильдесхаймских анналов, «во всем солгали»). Версия его, в общем-то, понятна. Если бы оказалось, что он сам виноват в неудаче своей миссии, это могло бы помешать его дальнейшей карьере. Между тем Адальберт, очевидно, вынашивал честолюбивые планы еще до назначения на русскую кафедру, когда он, по его собственным словам, «ждал лучшего», нежели далекое и опасное путешествие на Русь. И ему действительно удалось доказать, что его вины в случившемся нет.

«Прибывшего к королю (юному Отгону II. — А.К.) Адальберта приняли милостиво, — пишет он о своем возвращении в Германию, — а любезный Богу архиепископ Вильгельм в возмещение стольких тягот дальнего странствия, которого он сам был устроителем, предоставляет ему имущество и, словно брат брата, окружает всяческими удобствами. В его защиту [Вильгельм] даже отправил письмо императору (находившемуся в Италии Отгону I. — А.К.), возвращения которого Адальберту было приказано дожидаться во дворце». Как мы уже знаем, Адальберт снискал милость обоих Отгонов — и отца, и сына. Впоследствии, когда встал вопрос о его назначении на кафедру в Магдебурге, факт его насильственного изгнания из Руси должен был послужить аргументом в его пользу. А потому в подтвердительной грамоте папского престола на права Магдебургского архиепископства особо подчеркивалось, что «епископ Адальберт, поначалу поставленный для земли ругов», был изгнан оттуда «не по своему нерадению, а вследствие их (руссов. — А.К.) злонравия».